--------> улицы Киото

Вот теперь появился страх. Стало безумно холодно, но не от этого. Рейра даже не среагировала на отсутствие своей одежды. Ведь это мелочь, по сравнению с безумными глазами напротив.
- Кто же ты... - тихо, почти беззвучно прошептала девушка и понурила голову. - Какая же я идиотка...
А потом была боль. Много боли. Целая симфония, в которой причудливо переплетались холодная сталь, горячая кровь и нежная кожа.
Потом нечто, что нельзя назвать поцелуем. Нет, это просто издевательство, насмешка!
Дальше...финальный аккорд, очередная вспышка боли и пустота в сознании. Хотелось дышать, по-другому, но Рейра словно забыла, как это делается. Словно в этом не было смысла.
Она - другая. Без памяти, без прошлой жизни. Она родилась только что, в агонии бывшей души. Феникс, который возрождается из пепла.
Да только феникс всегда один и тот же по своей сути.
А она - нет.
Рейра...хотя, теперь её звали совсем не так...подняла глаза и улыбнулась уголками губ.
И окончательно впала в беспамятство.

Чужой голос пробивался в сознание Рейры, словно через вату. Девушка с трудом разлепила глаза и попыталась сфокусировать их хотя бы в одном месте.
- А... что? - наконец размытое пятно сформировалось в недавнего знакомого, который, судя по всему был очень встревожен. - Интересно, чего это он?
Наконец, Танака ощутила, что что-то тут не так - а именно потолок, почему находящийся напротив...
Девушка в изумлении распахнула глаза и приподнялась на локтях. Слегка помотала головой - та, почему-то, жутко раскалывалась, словно Рейру огрели по затылку чем-то жутко тяжелым. Чугунной сковородкой, например.
- Сознание потеряла, говоришь... Странно, обычно я таким не страдаю. - Рейра встала, тщательно отряхнула платье, несмотря на то, что перед глазами начали расплываться веселенькие разноцветные круги и посмотрела на своего Шидо. Потом оглянулась вокруг и снова перевела взгляд на парня. - Где это мы, а?

- Нет, не кружится. - морщась ответила Рейра. - Просто раскалывается.
Объяснение Шидо вполне устроило девушку. хотя она особо не вслушивалась. Все звуки сейчас были лишними, и его голос в том числе.
Если он сейчас не заткнется...Я начну орать сама. Просто от переизбытка чувств...И плевать, что он подумает, что я истеричка...Где-то это так и есть.
Танака устало прикрыла глаза. С её точки зрения ситуация была на редкость нелепая и дурацкая.
- Зато как сближает, блин... - нашла в этом позитивный момент Рейра. И тут же добавила парочку непечатных, для колорита. Но все молча, так что Кадза мог не ужасаться и не читать ей лекции о правилах поведения в обществе.

- Спасибо.
Таблетка чуть горчит. Или это вода горчит? Или это и не вода вовсе?! Но Рейре все равно. Ей теперь вообще всё глубоко побоку. Кроме как...
Хисока!
Словно распрямившаяся пружина, девушка резво вскакивает со скамеечки.
- Шидо, мне срочно нужно идти! У меня осталось одно незавершенное, но очень важное дело! И нет, тебе со мной никак нельзя будет. Проведешь меня до улиц, а дальше я уже сама!
Танака нетерпеливо стучит каблуком по полу.
Дааа уж...мне теперь весьма пригодится мое пространственное ориентирование... И память. Я же была в Киото! Года четыре назад... Черт, наверно уже много чего понастроили... Но не весь же город изменился. Я должна его найти, должна! Значит, найду.

- Договорились, договорились! - нетерпеливо говорит девушка. - Могу тебе номер телефона свой оставить, тогда уж точно где-нибудь да пересечемся...
Хотя я его так "часто" с собой ношу, конечно... Его легче в завалах на столе отыскать, чем у меня в кармане.
Оживленный шум на улицах становится все ближе и ближе. Рейра ускоряет шаг и прищуривает глаза, в бесполезной надежде отыскать Хисоку в толпе.
Глупость, я же сама сказала ему преследовать дальше...

Метры серой дороги - бег быстр, словно он боится опоздать. Прохожие шарахаются прочь, пугаясь выражения лица и безумно-злого сияния янтарных глаз.
Мысли цикличны: что нового может прийти за минуты, полные лишь опаляющего изнутри жара и сумасшедшего бега по улицам города? Это не аутентично, Ори. Этот насмешливо-мягкий шепот непрерывно слышится в ушах, в унисон с бьющим по перепонкам шумом крови. В некоторые мгновения Ории кажется, что он безумен и бежит словно по выдуманному миру, бежит нигде и в никуда, в бесконечность забвения. И лишь когда натыкается на очередного зазевавшегося обывателя - это ощущение отступает ненадолго. Впрочем, это ни разу не значит, что самурай мыслил трезвее иль четче, при том урагане эмоций, что бушевали внутри него, это было сомнительно.
Его сводили с ума одни уже секунды ожидания, медлительность человеческого тела, не позволявшая ему бежать быстрее, а также эти чертовы неожиданные препятствия, которые в массе своей звались людьми.
Храм появился неожиданно, едва не заставляя упасть вперед, прямо на ступе... на каких-то людей, гомонящих, бранящихся, копошащихся противной желеобразной массой, вызывая дикое желание выхватить катану - забытую дома катану - и заставить их умолкнуть, перестать терзать его слух низкопробными ругательствами, а воспаленный яростью мозг - не менее низкопробными мыслишками. Но ему удается сдержаться, сохраняя всплеск неконтролируемой ненависти и просто ринуться вперед, не преминув душевно пройтись по глупцам, хоть и вызывая новые вопли, но позволяя хоть немного, перестать думать о.
Сейчас встретимся, друг, - на губах столь ледяная усмешка, что в пору завидовать снегу. - Встретимся, встретимся, еще немного, сейчас. Ответишь - стук сердца - каждый удар набатом бьет в голове. Шаг, еще, ступенька, другая, почти полет... Ксо, будь ты проклят, Мураки. Ненавижу, за то, что ты... за то, что я... ненавижу Рывок вперед, неожиданный в своей скорости, несущий вперед с неимоверной силой и почти заставляющий споткнуться... Чтобы не заметить как...

Пронзительная беззаботность тона заставляет почти отпрянуть, брезгливо кривя губы - голос Мураки, исполненный невинностью и теплотой даже не фальшивит, но рвет на части душу. Не сдерж... Ладонью зло смахивает очки, отправляя в сверкающий полет в недра храма, не давая закрыться, оставляя беззащитными... как они там говорят, "зеркала души"?. Ненавижу! Глаза самурая предательски сухи, хотя в пору разрыдаться. Красивое, такое красивое и такое незнакомое лицо словно отмечено печатью присутствия. Он просвечивает тенью, проглядывает золотистым полумраком из-за век, живым огоньком пылает в улыбке, сладким ядом сияет на губах.
Кулаки Ории уперты в ступени по обе стороны от головы кого?... зачем? - поза на редкость странна. Ногти впиваются в ладони, вновь больно, но сейчас боль не стоит и гроша - он бы не почувствовал и дыхания смерти.
Желание лишь одно - на секунду смыкает веки, пряча почти физическое страдание и отвращение - разбить. Разбить совершенную фарфоровую красоту. Но он сдерживается, наклоняясь, и шепча на ухо, низко, почти интимно шепча: - Ты ведь такой же, как твои куклы Мураки. Ты не умеешь любить. Лицемер. Слова, как перчатка в лицо, он бьет прицельно и больно, как свойственно только друзьям. Он хочет сломать, он хочет увидеть истину, сорвать маски.
Злость не утихла, она лишь теплится на краю сознания, свернувших жгучим клубком где-то в груди. Может, это сердце?

Ладонями обхватывает его запястья - до синяков на бледной... уже  бледной... коже, прижимая к ступенькам, не давая вырваться. Слова, острые как любимые сюрикены, один за другим с металлическим звоном подрезают нити едва обретенного успокоения .
- Да что ты говоришь, - голос самурая сравним лишь со змеиным шипением. Сильнее стискивает пальцы. Мне больно. Всегда. С тобой, не рядом с тобой. Близко от тебя, далеко. А тебе... тебе, хоть когда-нибудь бывает больно? - Зачем ты мне лжешь? Зачем. Всегда. Мне. Лжешь. - Ория медленно наклоняется, колючим взглядом пронзая его глаза. Темные пряди легко стекают по плечам, сухие губы случайно мажут по щеке, чтобы потом, касаясь уха, шептать. Болезненно-нежно. - Наверное, я все же тебя люблю. - Мелкая дрожь едва сдерживаемого гнева сотрясает, странно, что тихий голос все еще тверд. - Наверное, люблю. Люблю, наверное. И сайонара, Ория. - Сухой смех и резкий рывок назад, хлестнув по лицу волосами и вновь ударяя и без того истерзанные запястья о ступеньки. - Это ты называешь любовью? Это, Мураки? Это? Что именно? Ты говоришь, что умеешь любить? - Удар. [b]- Какая к черту любовь? Какая к черту собственность, ты мне скажи? Я могу отпустить тебя, Кадзу, но ты возвращаешься вновь. Опять и опять, раз за разом ты приходишь ко мне. Зачем? Расскажи мне. Друг.[b] - Последнее слово - пощечина. Пусть и нанесенная не рукой.

Резко отпускает запястья - целые, хоть и расцвеченные синяками. - Еще скажи, что это письмо ты зовешь подтверждением любви. - бесцветно и практически надломленно. Какая же сволочь... - мысли горчат - осколки. - Вновь играешь... Слезы, слова. Все мы твои куклы, нет? - Не добивать? - рука сама взлетает к шее, сжимая. Губа закушена, а лицо медленно опускается ближе. Глаза. В. Глаза. Больно - душа разрывается в клочья - видеть в его - слезы. - Мне нельзя, а тебе, тебе, Кадзу, можно? - лихорадочный шепот практически в губы. - Тебе все можно, Кадзу. Всегда. Все. Ломать меня, уходить, оставляя на прощанье лишь беспечный хлопок на плече, возвращаться, когда хочешь ты. Оставаться месяцами, чтобы потом на года исчезать без предупреждения. Можно...
Может даже любил
Слова эхом отдаются в ушах. Ория отдергивается, отрывая руки от шеи и начиная вставать, хоть и плохо слушаются отсиженные в неудачной позе ноги. - Ты так хотел сказать мне сайонара, Мураки? - взгляд в сторону. Не посмотрю. Никогда. - Так будь по-твоему. - Резко встает, покачнувшись, едва не падая спиной назад. Шаг вниз. - А все свое я оставлю с собой. - тихий шепот, почти лишь движение губ. Отворачивается. Еще шаг. Пока - осторожно.

Каждый шаг неприятно отдается в висках. Самураю хочется идти быстрее, но нежелание позорно проехаться лицом по лестнице удерживает от подвигов. Опустошение - какие эмоции могут остаться после...? Он ничего не ждет, ни оклика, ни равнодушия - мир сузился до совершенно бессмысленного подсчета ступеней. Раз, два, три - первые шаги к новой жизни. Навсегда без... Он не жалеет сейчас, возможно пожалеет позже, в холодном полумраке комнаты, когда всю ночь будут терзать неясные видения цвета платины и серебра, и падающий за окном снег будет резать глаз своей белизной. Когда всю ночь будут сниться руки, сильные, опасные, вечно прохладные, с аристократично-длинными пальцами и запястьями, наливающиеся багрово-синим. Руки, которые удерживали на плаву и кидали вниз, руки которые...
Которые внезапно сомкнулись кольцом поперек груди, сдавливая ребра, перебивая размеренность дыхания.
- Не уходи. Пожалуйста....
Не уходи, не уходи, не уходи. - Зачем, Мураки? Зачем, зачем, зачем... Зачем, Кадзу, зачем? - он резко разворачивается, не разрывая объятия, и почти крича ему в лицо последние слова. - Зачем я тебе?... Молчишь. Ты ведь сам не знаешь, Кадзу. - осторожно пытается высвободиться - он вновь оказался к лестнице спиной и не может рвануться прочь.

Сладкий вкус - но это ничего не значит. Губы, чуть обветренные, но все еще манят. Остался бы, но. На мгновение потерять концентрацию, позволяя себе насладиться. Секунда, чтобы следом за нею пришел тихий шепот на грани разума - усталое сознание опустило ментальные щиты. Каннон-сама, как мелодраматично, как пошло... Отстраняется - легко, словно ни секунды не жалея. И где на моем лице ты прочтешь, что это - ложь? Холодный взгляд, изучающий, словно кубиком льда по лицу. Рука взлетает непроизвольно, пальцами фиксируя подбородок. - Мелодраматично, значит? - Янтарные глаза опасно сужаются. Я не позволю больше.
Поцелуй. Новый. Жестко - ни с кем и никогда прежде. Сорвался - крышу сносило от понимания. И с кем, и что есть лишь пара мгновений. Металлический вкус - зубами терзает плоть, так, чтобы ранить. Так, чтобы помнить. Что ты чувствуешь сейчас, Кадзу? Оторваться. Так же легко и резко, не оставляя ни призрака нежности на устах - это не было лаской ни разу. Ответ-наказание. - Видишь... Друг... Ты опять играешь. Со мной. Я тебе не нужен - тебе нужна еще одна кукла. - Дыхание все-таки сбилось, но в шепоте сила. - Ты так ничего и не понял... Кадзу - Легкий толчок в грудь, дабы расцепить сомкнутое за спиной кольцо рук, покидая объятия. Теплые, такие родные... Хватит! - Разворот и почти бегом вниз - и уже плевать, что не держат ноги. И уже плевать, что глаза вот-вот прольются солью. Позорно. Всего лишь от злости - у любого тела есть предел. В груди - сожженная в прах и пепел пустыня. И  п л е в а т ь.

===> Улицы Киото.